Книга Прутский поход [СИ] - Герман Иванович Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И я рад тебя видеть, господарь…
Последнее слово Константин Брынковяну произнес с трудом, через силу, словно выплюнул — «бастард». Стефан сделал вид, что не понял, да и валашский правитель имел нарочито дружелюбный вид — тут нужно чувствовать интонации всей кожей. Но в таких делах нужно сразу показывать на кого нынче куру записаны, и не стеснятся ломать через колено, особенно когда рядом Меншиков, смотрящий на господаря крайне нелюбезно. И было отчего Александру Даниловичу так хмуриться!
Интрига, которую провернули братья Кантемиры, удалась на славу. Визирю Балтаджи еще зимой ушли письма, что господарь Валахии в тайный союз с русским царем Петром вступил. Для подкрепления уверенности турок, от Дмитрия Кантемира они получили письмо, в котором тот уверял, что преданнее султану слуги, чем Константин Брынковяну просто нет. И письма были отправлены за три недели до выступления, так что визирь прочитал их всего за два дня перед тем, как гонцы на взмыленных конях доставили ему известие о начавшемся в Молдавии восстании. Однако визирь Балтаджи сразу двинуть войска не мог — их нужно еще собрать, так что наказание откладывалось до последнего момента. Зато сейчас целый корпус османской армии вторгнулся в Валахию, и тут нервы у хитрого господаря не выдержали — он сбежал в Молдавию с небольшим войском в несколько тысяч всадников. Зато недовольные его правлением бояре привели куда больше войска, и что немаловажно, с ними был валашский митрополит Иверяну, один из рьяных сторонников принятия русского протектората. Архиерею пришлось бежать, спасая свою жизнь — османы зверски казнили православных священников, а их иерарха предали бы самой мучительной смерти.
— Ты обещал выступить вместе с нами еще в апреле — почто тянул с ответом, господарь?
Теперь Стефан вернул ему тоже слово, но с другим оттенком — «предатель». Словно кнутом стеганул и понял, что прав в своих подозрениях. Был сговор с Габсбургами, был, и Вена его отговорила и от поддержки царя Петра в его Прутском походе, и мятежных куруцей и секеев.
— Момент ведь не наступил, брат, да и саранча помешала…
— Акриды твои земли стороной прошли, боярин, а продовольствие, что собрал ты для православного воинства в городах своих — туркам оставил. Так что не прячься за лукавством и увертками, письмеца твои Ракоци и венскому цезарю вот они! И мыслю бояре твои об измене той знают, и сейчас мне о том и поведают, облегчат душу признанием!
Вид Меншикова был страшен — фельдмаршал был высок ростом, почти с царя Петра, и на две головы превосходил валашского господаря. В парике, в мундире со звездами и лентами, Александр Данилович производил впечатление своей статью и силой. В лапище князь держал два листка бумаги, вытащенные из обшлага рукава, которые и сунул под нос побледневшего как мел господаря, узнавшего письмена.
— Твоя ведь рука, изменник⁈
— Это какая-то ошибка, князь! Я господарь…
— Отныне ты никто, а токмо иуда, что клятву дал и от нее отказался! И не господарь ты, православным народом принятый и на том тебе крест целовавший, а османский ставленник! Имать в железа, отвезти в Москву в Преображенский приказ — пусть князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский сыск об измене учинит. А на то сам государь Петр Алексеевич указ свой написал собственной рукою — всем на ознакомление!
Вышедшие из-за спины два офицера в гвардейских мундирах Семеновского полка схватили господаря за руки, сорвав с него саблю, и выволокли из комнаты боярского дома — усадьбу занял Кантемир под свой штаб, в который входил гетман Некулче и квартирмейстером Корчмин.
— Проходимец, братьев по вере предавший, — буркнул Меншиков, оглядев суровым взглядом притихнувших валашских бояр. Те всем своим видом демонстрировали полную лояльность, момент был удачный и Александр Данилович, уткнувшись в них суровым взглядом, веско произнес:
— Нынче же каждый о винах господаря бывшего напишет челобитную царю и самодержцу Петру Алексеевичу! А кто лжу напишет, то взыскано сурово с того будет без всякой жалости!
Перечить русскому фельдмаршалу никто не стал, причем недовольных господарем валашских бояр и перед встречей было много, а сейчас сторонников у того совсем не осталось.
— Повелел благоверный государь Петр Алексеевич всем православным войском господарю Бессарабии и Буджака Стефану Кантемиру командовать, а мне быть при нем правой рукою, и во всем помогать! А Валахию, как оная земля освобождена от турецкого владычества будет, примет под свою державную руку и господаря назначит с согласия тамошнего боярства! Вот его воля, под которой он свое имя поставил!
Возражать Меншикову никто не рискнул — все покорно склонили головы, принимая волю русского монарха. А Стефан в эту секунду подумал, что вели интригу они с Дмитрием, лукавили, изворачивались и письма добывали, а всеми плодами воспользовался Петр, выбрав удачный момент. Одно только непонятно — кого в преемники валашским господарем царь приметил, и как Валахию от османов освобождать…
***
Ситуация сложившаяся на момент Прутского похода царя Петра в 1711 году по итогам мира одинадцатилетней давности. Тот еще клубок будущих противоречий и неизбежных войн.
Глава 24
— Да, бодаться тут можно долго, война на истощение нам не нужна. Вот только действовать в наступлении как суворовские солдаты, петровские фузилеры пока не могут! И что делать прикажите⁈
Извечный русский вопрос вот уже четвертый день мучил Стефана. Он не знал, что можно предпринять в сложившейся ситуации. В обороне русские солдаты держались стойко, а вот наступать не могли, ведь добрую половину личного состава в пехотных полках составляли недавние рекруты. Или отслужившие пару лет солдаты, но не «понюхавшие пороха» в сражениях, либо совсем «желторотые» новобранцы, пусть и экипированные и вооруженные должным образом, но едва обученные. Участников сражений со шведами под Лесной и Полтавой была едва треть, а уж ветеранов первых кампаний Северной войны совсем немного. А тех, кто ходил под Азов пятнадцать лет тому назад, в каждом батальоне можно было пересчитать по пальцам, и то это были уже изрядно послужившие в строю люди, изрядно состарившиеся.
Но то полбеды — полки втягивались потихоньку в баталии, а фузеи с новыми пулями приносили туркам существенный ущерб, теперь даже янычары старались не лезть в драку, а отсиживались в укрепленных лагерях. Беда была с офицерским составом — перед Прутским походом были наняты иноземцы, некоторые из них были толковы и полезны, но остальных нужно просто отрешать от командования.
Как это случилось с командиром 2-й драгунской дивизией генерал-поручиком Янусом Эберштедтом, главой подошедшей последней 4-й пехотной дивизией генерал-аншефом Энцбергом и его зятем бригадиром Ремкимгом. Всю эту троицу и несколько десятков офицеров «сожрал» Меншиков, причем совершенно правильно — те вносили беспорядок в управление частями. И тем вызывали стойкую неприязнь у заслуженных русских офицеров, которые не понимали, за какие «отличия» иностранцам платят двойное жалование, весьма немалое по нынешним временам, когда еще нет ассигнаций, и плата идет полновесными золотыми червонцами и серебряными рублями, пусть и «порченными».
Зато кавалерия приведена Меншиковым в порядок, тем более два подчиненных ему генерала, Ренне и срочно прибывший из северной столицы Боур, были давними сослуживцами фельдмаршала, и сражались под его командованием в нескольких больших сражениях, не считая, бои и стычки. В каждой дивизии состояло по три драгунских двух полковых бригады с приданной артиллерией, а также усиление в виде нескольких полков молдавской и валашской конницы. Эта кавалерия, по примеру битвы при Лесной, сводилась в Корволант. «Летучий корпус» при необходимости мог действовать в отрыве от армии, преследуя неприятеля…
— Что скажешь, ваше
